Дорогой надежды [= Дорога надежды ] - Анн Голон

Признаюсь вам, что и сам я не без греха: много раз доводилось мне вести их в сражение. Но, увидев, как они тысячами гибнут зимой, я решил отказаться от этой политики».

Среди пришедших этой зимой было несколько уцелевших в войне короля Филиппа; индейцы из племени Сакоки из Сако в Нью-Гемпшире, а среди них — Патсуикеты, которых называли «бежавшими тайком». Они последними покинули родные места.

Вокруг форта быстро, как грибы, выросли остроконечные типи, хижины из трех жердей, связанных за вершины и покрытых сшитыми кусками коры, а также круглые вигвамы из бересты. Теперь индейцы были спокойны: они добрались наконец до спасительного крова, после долгих блужданий по заснеженным лесам и полям, в жестокий холод и пургу, потеряв почти всех стариков и маленьких детей, потому что пустились в путь, когда уже не оставалось ни зернышка маиса, ни крупинки пеммикана. Но вот они оказались под покровительством белых, а у них кладовые набиты припасами, которым нет конца: рассказывали же им Черные накидки, как пятью хлебами были накормлены тысячи человек.

И только в погожие январские дни, когда затвердевший наст позволил встать на лыжи, удалось убедить глав семейств, что им нужно идти на охоту, загнать лося или оленя, взять медведя, спящего в берлоге. Тающие на глазах запасы нужно было возобновить, иначе к концу зимы всех — и белых, и краснокожих ожидал голод и земляная болезнь, цинга.

Каждое утро Анжелика отправлялась в одну из общих комнат, куда приходили индианки с детьми; они с любопытством озирались вокруг и одновременно обращались с различными просьбами.

Хлопоты отнимали много времени: женщин нужно было принять, ободрить, проследить за распределением еды и одежды, а затем уговорить поскорее вернуться в свои вигвамы и типи.

Однажды Канибы, которых она видела каждый год, пришли с известием, что среди них находится «чужая» индианка, присоединившаяся к ним в окрестностях озера Умбаго. Она не отличалась разговорчивостью и сказала только, что хочет добраться до Вапассу, чтобы поговорить с дамой Серебряного озера. По ее выговору они сочли, что она принадлежит к племени пемакуков, кочевых алгонкинов с юго-запада, которые селились семьями, а после поражения короля Филиппа от бостонских йенглизов откочевали на север.

Анжелика, приняв к сведению эти объяснения, сообщила, что готова встретиться с «чужой», но при условии, что ей раздобудут толмача. Они, покачав головой, сказали, что языка этого не знают, а «чужая» знает только несколько слов из их говора. Но старый вождь, который проводил в Вапассу почти половину зимы, сказал, что беседовал с пришлой индианкой, и ему кажется, что лучше всего разговаривать с ней на французском языке. Причем, к его удивлению, она говорила по-французски очень бегло, тогда как южные племена обычно лучше знали английский.

Он говорил с ней, убеждая не бояться белых, так как она была очень боязлива, и ее спутники заметили, что она не решается подойти к форту.

Обещая ей помощь и поддержку, они привели ее с собой.

Анжелика направилась в большую залу. Забившаяся в угол молодая индианка встала, увидев ее, и пошла навстречу, не отрывая глаз от хозяйки Вапассу и вглядываясь в нее с таким напряженным вниманием, словно хотела «пронзить» своим взглядом.

На середине комнаты женщина остановилась и спустила на пол мальчика лет трех-четырех, которого прикрывала полой своей накидки из вывернутого беличьего меха. На вид она была очень хрупкой, ее платье и гетры из замши были испачканы и частично обратились в лохмотья, видимо, вследствие долгого пути.

Волосы ее были перевязаны лентой, обшитой жемчугом, — единственное украшение, которое она себе позволила. В косах, смазанных медвежьим жиром, не было никаких заколок, они были небрежно перехвачены сухожилиями с разлохмаченными концами. У обоих, у матери и ребенка, был смуглый цвет лица, но только потому, что кожа была намазана толстым слоем жира. Из-под мехового капюшона малыша выбивались рыжеватые кудряшки, совершенно непохожие на волосы индейца.

«Похищенный английский мальчик, — подумала Анжелика, — наверное, эту бедную женщину послали обменять его на еду».

На губах индианки появилась слабая улыбка, но глядела она все так же пристально, и это смущало Анжелику. На всякий случай она произнесла первое, что ей пришло в голову, по-французски:

— Здравствуй. Как тебя зовут?

Женщина взглянула на графиню де Пейрак с изумлением, и даже рот у нее приоткрылся. Ответила она также по-французски, четко выговаривая слова, но с несколько крикливой интонацией.

— Госпожа Анжелика! Вы не узнаете меня?

Вспоминая всех индеанок, виденных от Квебека до Салема, Анжелика вглядывалась в худое лицо с обшитой жемчугом повязкой на лбу. На лице индеанки появилось недоверчивое и одновременно испуганное выражение.

— Возможно ли? Значит, и вы тоже меня не узнаете? О, госпожа Анжелика, ведь я Женни Маниго!

Это было настолько невероятно, что в первый момент Анжелика не могла вымолвить ни слова, но затем раскрыла объятия, и «чужая» индеанка бросилась ей на шею.

— Женни! Бедная моя Женни!

— О, госпожа Анжелика! Вы-то не отказались меня обнять!

Анжелика чувствовала, как под потертой рваной кожаной одеждой дрожит худенькое тело По лицу Женин текли слезы, которые она не могла сдержать.

Пережив столько мук, она трепетала теперь от радости и признательности.

— Не будем плакать! — сказала она, отстраняясь и пытаясь опять улыбнуться.

Казалось, она не осознавала, как сильно изменилась с того рокового дня, когда ее похитили неизвестные индейцы и увели с собой в лес, где следы ее затерялись.

— Как я счастлива, что вновь вижу вас, госпожа Анжелика. Неужели это в самом деле вы? Я столько думала о вас, так молила небо оградить вас от опасностей, подстерегающих нас на этой проклятой земле, чтобы я могла надеяться хоть когда-нибудь вас увидеть.

К ней быстро возвращался ее французский, тот бойкий и слегка напевный говор ла-рошельских женщин.

В ее глазах блеснула лукавая искорка, когда она увидела, что Анжелика, помимо воли, вопросительно поглядывает на мальчика, ухватившегося за ее платье.

— Вы хотите знать, чей это ребенок? Но ведь… он мой!

— Конечно, но…

Женни расхохоталась, словно услышав удачную шутку, и вновь стала похожа на прежнюю непосредственную рошелезку.

— Вы уже несколько лет живете на американской земле и знаете не хуже меня, что для индейцев силой взять женщину, будь она пленницей, рабыней или женой, означает навлечь несчастье на вигвам. Не для того я день за днем отказывала господину моему Пассаконавею, чтобы прийти к своим родным с ублюдком, прижитым от индейца, и жить в позоре! Я сказала, что это мой сын, но другого у меня никогда и не было… И вы сами перерезали ему пуповину, и имя ему выбрали вы. Это Шарль-Анри, мой маленький Шарль-Анри…

— Шарль-Анри!